Неточные совпадения
Артемий Филиппович. Вот и смотритель здешнего училища… Я не знаю, как могло
начальство поверить ему такую должность: он
хуже, чем якобинец, и такие внушает юношеству неблагонамеренные правила, что даже выразить трудно. Не прикажете ли, я все это изложу лучше на бумаге?
Но
хуже всего было то, что потерялось уваженье к
начальству и власти: стали насмехаться и над наставниками, и над преподавателями, директора стали называть Федькой, Булкой и другими разными именами; завелись такие дела, что нужно было многих выключить и выгнать.
В этой мере
начальства кроется глубокий расчет — и уже зародыш не Европы в Азии, а русский, самобытный пример цивилизации, которому не
худо бы поучиться некоторым европейским судам, плавающим от Ост-Индии до Китая и обратно.
Он стал искать глазами
начальство и, увидав невысокого
худого человека с усами, в офицерских погонах, ходившего позади народа, обратился к нему...
— Какого звания — мужик простой, служить только богу захотел, — а у нас тоже житье-то! При монастыре служим, а сапогов не дают; а мука-то ведь тоже ест их,
хуже извести, потому она кислая; а начальство-то не внемлет того: где хошь бери, хоть воруй у бога — да!.. — бурчал старик. Увидев подъехавшего старика Захаревского, он поклонился ему. — Вон барин-то знакомый, — проговорил он, как-то оскаливая от удовольствия рот.
— Поступков не было. И становой, сказывают, писал: поступков, говорит, нет, а ни с кем не знакомится, книжки читает… так и ожидали, что увезут! Однако ответ от вышнего
начальства вышел: дожидаться поступков. Да барин-то сам догадался, что нынче с становым шутка
плохая: сел на машину — и айда в Петербург-с!
— Ах, что, — говорит, — в этом, Филимоша, что жирные эполеты? Разве другие-то это одно до сих пор имеют? Нет, да я, впрочем, на
начальство и не ропщу: я сам знаю, что я к этой службе неспособен. Стараюсь — да неспособен, и вот это меня сокрушает. Я переведен сюда для пользы службы, а службе от меня никакой пользы нет, да и вперед не будет, и я это чувствую и скорблю… Мне
худо потому, что я человек товарищественный. Вы ведь, я думаю, это помните?
Разумеется, стихи были
плохие, но, написав их, я разом доказал
начальству две вещи: во-первых, что карцер пробуждает благородные движения души, и во-вторых, что стиховная немочь не всегда бывает предосудительна.
Теперь, наблюдая за ними, он ясно видел, что эти люди не носят в себе ничего необычного, а для него они не
хуже, не опаснее других. Казалось, что они живут дружнее, чем вообще принято у людей, откровенно рассказывают о своих ошибках и неудачах, часто смеются сами над собой и все вместе одинаково усердно, с разной силой злости, ругают своё
начальство.
Все
похудели, все переменились в лице, и
начальство принуждено было принять деятельные меры для охлаждения такого рвения.
— Да, брат… — продолжал землемер. — Не дай бог со мной связаться. Мало того, что разбойник без рук, без ног останется, но еще и перед судом ответит… Мне все судьи и исправники знакомы. Человек я казенный, нужный… Я вот еду, а
начальству известно… так и глядят, чтоб мне кто-нибудь
худа не сделал. Везде по дороге за кустиками урядники да сотские понатыканы… По… по… постой! — заорал вдруг землемер. — Куда же это ты въехал? Куда ты меня везешь?
Она вышла замуж точно за дрянного человека, я его знаю, он у меня служил под
начальством, но это ее нисколько не оправдывает, а, напротив, еще
хуже рекомендует ее сердце.
«Другой-то? А вот какой: посмотри ты на себя, какой ты есть детина. Вот супротив тебя старик — все одно как ребенок. Он тебя сомущать, а ты бы ему благородным манером ручки-то назад да к
начальству. А ты, не говоря
худого слова, бац!.. и свалил. Это надо приписать к твоему самоуправству, потому что этак не полагается. Понял?»
Офицеры шли не в рядах — вольность, на которую высшее
начальство смотрело в походе сквозь пальцы, — а обочиною, с правой стороны дороги. Их белые кителя потемнели от пота на спинах и на плечах. Ротные командиры и адъютанты дремали, сгорбившись и распустив поводья, на своих
худых, бракованных лошадях. Каждому хотелось как можно скорее во что бы то ни стало дойти до привала и лечь в тени.
В эти дни даже
начальство в острог не заглядывало, не делало обысков, не искало вина, понимая, что надо же дать погулять, раз в год, даже и этим отверженцам и что иначе было бы
хуже.
Вот она снова, эта сцена, куда робкими дебютантами мы входили четыре месяца тому назад! За это время мы уже приобрели некоторые знания, выдержку, прошли азбуку сценического искусства. Но тем
хуже для нас: строже будут требования со стороны
начальства.
Он рассказывал, как при атаках систематически не поспевали вовремя резервы, рассказывал о непостижимом доверии
начальства к заведомо
плохим картам: Сандепу обстреливали по «карте № 6», взяли, послали в Петербург ликующую телеграмму, — и вдруг неожиданность: сейчас же за разрушенною частью деревни стоит другая, никем не подозревавшаяся, с девственно-нетронутыми укреплениями, пулеметы из редюитов пошли косить ворвавшиеся полки, — и мы отступили.
Конечно, бывают и средь офицеров
плохие начальники, но в общем
начальство всею душою заботится о нас, и мы должны быть ему благодарны.
Когда собралось все надлежащее
начальство и смотритель тюрьмы крикнул старосту, то вышел этот высокий,
худой старик, гремя на ходу ножными кандалами, и снял шапку-картуз из серого сукна без козырька.
Теперь ему велено было проводить до Саратова двух полячек с гробами так, чтобы над ними дорогой ничего
худого не сделали, чтобы они ехали смирно, никаких шалостей не делали, и в Саратове честь честью сдать их
начальству.
Ростов сделался загрубелым, добрым малым, которого московские знакомые нашли бы несколько mauvais genre, [дурного тона.] но который был любим и уважаем товарищами, подчиненными и
начальством и который был доволен своею жизнью. В последнее время, в 1809 году, он чаще в письмах из дому находил сетования матери на то, что дела расстраиваются
хуже и
хуже, и что пора бы ему приехать домой, обрадовать и успокоить стариков-родителей.
Проезжий. То-то и дело. Оттого и жизнь
плохая. А то глядишь, забастовщики говорят: дай вот этих да вот этих господ да богачей толстопузых перебьем, — все от них, — и жизнь наша хорошая будет. И били и бьют, а пользы все нет никакой. Тоже и
начальство: дай только, говорит, сроку, перевешаем да переморим по тюрьмам тысячу, другую народа, устроится жизнь хорошая. А глядишь, жизнь только все хужеет.